Мэрилин Монро Приморской Мариинки – Алина Михайлик

Сопрано Приморской Мариинки Алина Михайлик – о том, почему не хотела петь в опере и всё-таки стала оперной певицей

Не в обиду другим прекрасным солисткам и солистам Приморской сцены Мариинского театра будет сказано, но Алина Михайлик пользуется особой любовью владивостокских меломанов. Поскольку и родилась во Владивостоке, и училась здесь пению, став солисткой Приморской Мариинки, исполняющей главные партии в самых известных операх. На 16 апреля, например, запланировано ее дебютное выступление в роли Виолетты Валери — главной героини оперы Верди “Травиата” (12+). В ожидании этого события Алина стала очередной собеседницей обозревателя ИА PrimaMedia Александра Куликова.

1. “Если бы не пианино с канделябрами…”
2. От Гномика Среды до “Хованщины” с Гергиевым 
3. “Вниз не смотрела, только вперед”
4. “А что это у вас женщины поют мужские партии?”
5. “Всё нормально, он живой”
6. Главная мечта любого сопрано 
7. Как говорил известный ученый Ломоносов 
8. Снегурочка, Недда и Ильдар Абдразаков 

“Если бы не пианино с канделябрами…”

— Я уже брал интервью у певцов Приморской сцены Мариинского театра, и еще не было ни одного случая, чтобы кто-то из них сказал, что буквально с раннего детства мечтал стать оперным певцом и упорно шел к этой цели. Все говорили, что это произошло случайно.  Если помните, Галина  Вишневская в своей автобиографической книге “Галина. История жизни” (12+) рассказывала, как она в детстве получила в подарок пластинку оперы “Евгений Онегин” (12+),  много раз слушала ее и выучила наизусть все партии, включая арию Гремина. И, в конце концов, стала оперной певицей. А у вас как в детстве было?

— Не так. В детстве я слушала что-то из разряда Натальи Орейро и Бритни Спирс. Мне хотелось петь, но не оперу. Я оперу в первый раз в своей жизни услышала, когда училась в музыкальной школе, и то по учебе. Был такой предмет — музыкальная литература.

И когда училась, не мечтала петь в опере. И даже когда пела в хоре нашего театра, не ставила никакой задачи попасть в солисты. Так что вынуждена вас огорчить. И у меня всё — дело случая.

Поет Алина Михайлик. Вечер оперетты. Фото: Илья Коротков, предоставлено Приморской сценой Мариинского театра

— Про этот случай мне рассказывала главный хормейстер вашего театра Лариса Швейковская. Шел Антон Лубченко, тогдашний худрук театра, по коридору мимо зала, где репетировал хор, услышал ваш голос и остолбенел. А потом позвал Швейковскую и говорит: “Что это у тебя там такое? Почему не прослушивается?” Именно что, а не кто.  Так говорят, когда речь идет о заметном явлении.

— На самом деле он потом долго думал о том, брать меня в солисты или нет, потому что в хоре тоже надо было кому-то петь. Хор был еще маленький, не настолько хорошо сформированный, как сейчас.

— А что вы готовили к тому прослушиванию?

— Вообще история забавная получилась. Я не хотела прослушиваться. И один из солистов меня запихнул в кабинет к директору оперной труппы: “Иди, прослушивайся”. Я захожу: “Здравствуйте, я хочу прослушаться”. Он говорит: “Ну, давайте”. Пораспевал меня чуть-чуть и говорит: “Завтра приходите на прослушивание”. Я говорю: “Я не могу завтра, у меня корпоратив”. Он говорит: “Интересная история. Все мечтают прослушаться, а у тебя корпоратив… Ну, приходи после корпоратива”.  Я на следующий день пришла после корпоратива и спела арию Марфы, первую из второго действия, которую я сейчас, надеюсь, благополучно исполняю. “Царская невеста” (12+) тогда у нас еще не шла, но мне сказали, что я выйду в “Кармен” (12+) петь Фраскиту. И всё, я вышла.

Поет Алина Михайлик. "Кармен". Фото: Илья Коротков, предоставлено Приморской сценой Мариинского театра

— И долгое время пели только Фраскиту?

 — Долгое время, да. Но я очень люблю эту партию.

— Почему-то все ее любят. Хотя мне казалось, что партия Микаэлы как бы поинтереснее и глубже.

— А вот именно, что не поинтереснее: петь мало, долго ждать и особо актерски там показывать нечего. Влюбленная деревенская девушка, и всё. А вот Фраскита… Ее можно по-разному показать. У каждой сопрано своя Фраскита. У кого-то молодая и какая-то там воровка, у кого-то уже стареющая мудрая цыганка, у кого-то с ножом, у кого-то жаждущая любви. В общем, ее поиграть интересно. Она и по музыкальному материалу вообще-то больше. Как и остальные контрабандисты. Их четверо, и у них очень большой музыкальный материал по сравнению с некоторыми главными героями, не считая Кармен, конечно.

Поет Алина Михайлик. "Кармен". Фото: Геннадий Шишкин, предоставлено Приморской сценой Мариинского театра

— Мне безумно нравятся вокальные ансамбли у Бизе. Помню, слушал как-то запись его малоизвестной оперы “Иван IV” (12+) и никаких особо запоминающихся арий так и не обнаружил (при жизни Бизе эта опера никогда не ставилась и не издавалась, партитуру случайно нашли в 1929 году — А.К.), но вот ансамбли и хоры там на уровне “Кармен”, как мне кажется. 

— Очень интересно. Надо послушать. 

— Что-то мы резко перескочили во времени, давайте вернемся к истокам, к музыкальной школе. Как вы там оказались? Это было ваше желание или вас привели родители? 

— Моим родителям, точнее, маме, предложили забрать у кого-то фортепиано. Фортепиано было такое старое, что у него были даже канделябры под свечки. И клавиши были толстые, из слоновой кости, и покрытие пианино было какое-то старинное, и само оно весило чуть ли не четыре тонны (смеется).

Ну вот, маме говорят: “Будешь забирать?” А она понимает, что места, куда поставить пианино, у нас дома, в общем-то, нет. И тогда спрашивает у меня: “Будешь учиться? Если да, тогда заберем”. Я говорю: “Буду”. А мне-то что? Я с раннего детства, лет с четырех, ходила на пение, на рисование, на глину, на бисер. Мама меня отдавала на всё, что можно, чтобы я потом определилась.

И вот она забрала пианино. Я тогда училась в первом классе и, естественно, отстукивая на нем ритм, уже рыдала и говорила, что с меня хватит. Но моя мама такой человек, что с ней невозможно что-то не закончить, если ты что-то начал.

Поет Алина Михайлик. Концерт. Фото: Геннадий Шишкин, предоставлено Приморской сценой Мариинского театра

Ей очень нравилась музыка, она сама играла в детстве на аккордеоне, но, к сожалению, этого занятия не продолжила. Ее родители, видимо, не настояли. И она очень сильно хотела, чтобы я занималась музыкой. Спасибо ей сейчас за это огромное. Иначе не знаю, где бы я вообще оказалась.

И вот я отучилась в музыкальной школе по классу фортепиано с горем пополам (в 4-м классе меня вообще чуть ли не отчислять хотели, потому что по сольфеджио я вообще не успевала никак). Не могу сказать, что мне как-то особо нравилось или не нравилось учиться музыке. Ходила, потому что мама так хотела.

А потом я окончила музыкальную школу и, как-то сидя дома летом, стала думать, а что я дальше-то буду делать. У меня больше занятий нет. И мама говорит: “Ну, походи на вокал, всего лишь попоешь”. И вот я всего лишь попела.

— Но потом, как я понял, вы окончили и музыкальную, и общеобразовательную школу, и надо было  двигаться дальше.

— Да, надо было дальше двигаться. Но я не знала куда. У меня почему-то вообще абсолютно не было никаких интересов. Наверное, потому, что вся жизнь — в музыке, никаких друзей особо, ни увлечений. Всё музыка, музыка, музыка, музыка.

И мой педагог Бочуля Мария Сергеевна, которая сейчас, к сожалению, уже не преподает в 8-й школе искусств (очень хотелось бы найти ее контакты), когда услышала, что я не знаю, куда поступать дальше, чуть ли не в приказной порядке сказал: “Так, будешь поступать в Академию искусств к моему педагогу, Рубан Валентине Николаевне!” (имеется в виду Дальневосточная академия искусств, которая сейчас вновь носит название Дальневосточный институт искусств — А.К.).

Алина Михайлик. Фото: Аверьянов Илья, ИА PrimaMedia

И мы пришли в академию. Я еще подумала, когда мы там оказались: “Господи, кто здесь может учиться!” Потому что меня вся эта нотная грамматика и сольфеджио уже достали за 7 лет обучения в музыкальной школе. Валентина Николаевна меня прослушала и говорит: “Ну, голос есть. Непонятно, куда это все разовьется, но мы возьмем девочку”. И меня взяли.

— Вас сразу как сопрано учили?

— Да, всегда было сопрано. У меня, слава богу, не было всех этих метаний, которые обычно бывает у оперных певцов.

От Гномика Среды до “Хованщины” с Гергиевым 

— Давайте поговорим о Валентине Николаевне Рубан чуть-чуть подробнее. Ранее Сергей Николаевич Плешивцев в своем интервью очень хорошо и много рассказал про своего учителя Владимира Валентиновича Воронина и очень тепло вспоминал Валентину Николаевну. Если вы что-то добавите к его рассказу, получится продолжение истории оперного Владивостока до Приморской Мариинки. 

— Я вообще могу сказать, что Валентина Николаевна всеми ее студентами расценивалась не только как педагог по вокалу. То есть не было такого, что ты пришел в класс, отпел свое и ушел. Она была для нас, по сути, второй мамой, которая и накормить может, и все твои проблемы выслушает.

Она всегда с пониманием относилась к твоим жизненным ситуациям, к тому, например, что сегодня у тебя не звучит голос или ты не можешь прийти на занятия. И вообще, она была человеком самой тонкой душевной организации. Она чувствовала своих учеников не просто как педагог, который ставит оценку и только. И точно такое же чувство человеческого отношения друг к другу она воспитывала и у нас.

И я сейчас очень благодарна Валентине Николаевне за то, как я чувствую музыку, потому что это она мне научила этому. Она подсказывала многое не только по вокалу, но и по тому, как чувствовать свою причастность в целом к миру музыки.

— Вы пели в Камерном музыкальном театре, который создали Владимир Валентинович и Валентина Николаевна? 

— Нет, я не застала его, но и Владимир Валентинович, и Валентина Николаевна всегда с нами делали какие-то маленькие постановки. И на базе филармонии у нас была поставлена “Свадьба Фигаро” (12+) и готовилась “Царская невеста” (12+), постановка которой, к сожалению, так и не состоялась.

Поет Алина Михайлик. "Царская невеста". Фото: Геннадий Шишкин, предоставлено Приморской сценой Мариинского театра

И на базе академии у нас было немало постановок детских и взрослых опер. И всегда в нас верили и говорили нам, что мы обязательно будем петь и что мы молодцы и самые лучшие. В общем, у нас был такой большой теплый дом. Владимир Валентинович не был моим педагогом, но я всегда могла прийти посидеть у него на уроке, посмотреть, как он работает с учениками. И он мог повернуться и сказать: “А теперь ты!”. И я должна была издать парочку звуков, и он говорил: “Нет, не так” и продолжал распевать своего ученика дальше.

Я, вообще, вспоминаю свое студенчество с большой теплотой. По сравнению с обычной и музыкальной школой это был настоящий дом. Сколько себя помню в ту пору, я всегда стремилась проводить время в академии. С утра до ночи могла находится там, сидеть на всех уроках.

— Интересно, какие партии вы готовили, когда учились в академии? Можете вспомнить?

— Партию Эвридики из оперы “Орфей и Эвридика” (12+) Глюка. Партию Дидоны из “Дидоны и Энея”(“Дидона и Эней” (12+) — опера английского барочного композитора Генри Пёрселла, жившего в XVII веке — А.К.). Еще было много детских партий. А вообще, моей самой первой партией была партия Гнома Среды в опере “Белоснежка и семь гномов” (“Белоснежка и семь гномов” (0+) — музыкальная сказка-опера для детей композитора Эдуарда Колмановского — А.К.). А потом у меня был Козленок Мазилка в опере “Волк и семеро козлят” (0+, композитор Мариан Коваль — А.К.).

— Эвридику вы готовили для концерта?

— Нет, у нас была постановка, правда, на русском языке, а вот “Дидона” была на английском.

— Хотел бы я послушать “Орфея и Эвридику” — ее так редко ставят.

 — К сожалению. Но там очень трудно найти Орфея, потому что это либо тенор, либо высокое меццо-сопрано. В этом проблема.

— Изначально партия Орфея для кастрата-альта писалась (сейчас ее мог бы исполнить контратенор). Потом Глюк переделал партия для тенора. И я видел видеозапись постановки, где Орфея пел Роберто Аланья (французский оперный певец итальянского происхождения, один из лучших современных теноров — А.К.). 

 — Я тоже видела. 

Поет Алина Михайлик. "Идиот". Фото: Илья Коротков, предоставлено Приморской сценой Мариинского театра

— Мне эта постановка очень понравилась. Необычная, конечно, неклассическая, как это сейчас принято в Европе. И в декорациях, и в костюмах этакий дух вневременья, я бы сказал. 

—  Если это оправдано, тогда это хорошо.

— В нашем театре ведь тоже была подобная постановка. Я имею в виду полуконцертное исполнение “Хованщины” (12+). Вы же там исполняли партию Эммы, девушки из Немецкой слободы?

— Да, я принимала участие в той постановке. И, знаете, смотрела ее запись буквально 40 минут назад дома перед тем, как на интервью поехать.

— Как мне кажется, это было не полуконцертное, а вполне полноценное исполнение в европейском стиле.  

— Согласна. Это была задумка нашего главного дирижера Павла Александровича Смелкова. У меня, честно говоря, было немного настороженное отношение к такой трактовке, пока я не увидела результат. А когда сама смотрела из зрительного зала, то размышляла, насколько это подходит к нашему времени.

— А какой замечательный подьячий получился у Всеволода Марилова! Весь такой прилизанный, в модных очках, с узким галстучком, этакий клерк с папочкой. И начинает донос на Хованского строчить под диктовку боярина Шакловитого. А тот в кожаном реглане, шляпе и с “корочками” тайной службы. Ну, замечательно просто. Единственное, что меня не то, чтобы разочаровало, а хотелось бы увидеть более интересное решение, — сцена стрелецкой казни. Просто стоит хор и поет. Хорошо поет. Но не хватает плах, чтобы стрельцы на них головы под топор клали. 

— Ну, видимо, было мало времени, и просто не успели.

—  К сожалению, сейчас почему-то эта постановка не идет. Но и та, в исторических костюмах и декорациях, с выезжающим на коне Хованским и сгорающим скитом в финале, — великолепна, конечно. 

— Да, жаль. С вокальной точки зрения моя партия в “Хованщине” очень сложна. Такая кричащая вокальная партия. Спеть ее было непросто.

Вообще “Хованщина” для меня ужасный стресс, потому что первый раз я пела Эмму под руководством Валерия Абисаловича (Валерий Гергиев — художественный руководитель и генеральный директор Мариинского театра, всемирно известный дирижер — А.К.) и у меня не было репетиций.

Поет Алина Михайлик. "Хованщина". Фото: Илья Коротков, предоставлено Приморской сценой Мариинского театра

Мы позанимались с художественным руководителем нашей оперной труппы Ириной Юрьевной Соболевой. И она, конечно, вложила в меня всё, что могла вложить. И вообще, когда с ней занимаешься, можно в принципе не приглашать ни дирижера, ни режиссера, потому что она столько вкладывает даже в три ноты!.. Словом, ты выходишь уже готовый к исполнению и как драматический актер, и как вокалист.

В общем, и у меня не было репетиций, и Валерий Абисалович не приехал на репетицию с оркестром, потому что самолет задержался. Мы сразу вышли на спектакль, и это был просто ужас для меня. Я думала, что всё, это моя последняя партия, но, слава богу, все прошло благополучно.

— Это был совершенно замечательный спектакль, хотя он шел очень долго, по-моему, три с лишним часа.

— Да, очень долго.

— Когда я смотрел “Хованщину” первый раз, то думал: “Господи, неужели я это осилю?” Но вот как-то очень хорошо проходит первое действие, потом “въезжаешь” во второе, третье, четвертое. И чувствуешь, что опера тебя охватывает, погружает в себя, ты как бы внутри всего этого — музыки, пения, зала, вообще всего театра, а то, что снаружи, это как и бы и нереально даже. А потом начинаешь думать, что какие-то эпизоды можно было бы сократить. Скажем, тайную встречу Досифея, Голицына и Хованского. О чем они так долго совещаются? Сплошная политика. Убрать бы. А потом, думаешь, нет, убирать нельзя: два баса и один тенор — это же очень интересное сочетание в вокальном смысле. 

— Нельзя, потому что там еще есть очень красивый хор священников.

“Вниз не смотрела, только вперед”

— И опять мы совершаем скачок во времени. Давайте отмотаем назад и поговорим о начале вашей работы в Приморском театре оперы и балета (тогда еще не Приморской сцены Мариинского театра). Как вы вообще попали сюда?

— Я пришла прослушиваться в хор, и Лариса Евгеньевна Швейковская меня взяла. Спасибо ей большое за это. В хоре я проработала год. К нам приезжали солисты, были и наши солисты, и я всех слушала ну просто с широко открытыми глазами. Но, повторюсь, никогда почему-то не мечтала оказаться на их месте. Хотя вроде бы, учась на оперную певицу, должна была мечтать об этом.

Я понимала, на каком уровне я и на каком уровне они. Но то, что я их слушала, придавало мне огромный стимул заниматься пением дальше. Я шла пешком по Золотому мосту (тогда еще по нему разрешалось ходить пешком) из академии в театр и обратно, могла и в 10 часов вечера ходить зимой. У меня денег оставалось ровно на поездку домой, поэтому я все время ходила туда-сюда. И занималась, занималась, занималась.

Если бы не мост, я бы не смогла это делать, потому что пришлось бы очень далеко ехать. А так пешочком очень быстро.

Поет Алина Михайлик. Концерт. Фото: Илья Коротков, предоставлено Приморской сценой Мариинского театра

— И не страшно было? Ведь такая высота. Вниз не смотрели?

— Совсем не смотрела, только вперед. Вообще всё отлично было.

— А в каких операх вы принимали участие как певица хора? Какие были интересны с точки зрения хорового исполнения? 

— Мне нравилась опера Рахманинова “Алеко” (12+). Может быть, потому, что она была короткая.

— А “Евгений Онегин” (12+)? 

— Конечно. Да всё нравилось, всё было новое. И потом, пока ты поешь в хоре, ты знаешь оперу от начала до конца вообще за всех: и за хор, и за солистов.

А вообще вокалистам лучше бы в хоре не петь. То есть тому, кто хочет стать оперным певцом, и серьезно к этому подходит, ни в каких хорах, церковных и других, лучше не петь. Валентина Николаевна Рубан, когда я на втором курсе пошла работать в церковь, в хор, сказала: “Лучше бы ты мыла полы где-то”. А когда я поступила в хор сюда, она сказала: “Лучше бы ты пела в церковном хоре, там хотя бы негромко поют”. И она была очень рада, когда я стала солисткой.

Я о чем иногда мечтаю? Вот мне бы сейчас пойти учиться! Я бы тогда сдавала бы все экзамены на отлично, потому что я уже столько знаю! В отличие от того, сколько знала, когда училась.

— Но есть же всякие аспирантуры, ассисентуры?

— Да, есть, но меня пугают дипломные работы в конце, необходимость что-то написать. Это не мое.

— А что, у вас дипломную работу тоже писать надо? Я думал, вышел, спел и всё — красный диплом в кармане. 

— Нет, у нас всё, как у людей, — и напиши диплом, и защити его. Когда я сдавала госэкзамены, самое ужасное для меня было защитить диплом. То есть спеть-то я спела. Я уже в театре тогда работала, чего мне бояться, ведь я уже там пою. А вот защитить дипломную работу — это кошмар. Там еще какие-нибудь вопросы завкафедрой как задаст!

Алина Михайлик. Фото: Аверьянов Илья, ИА PrimaMedia

— Дипломная работа была чисто теоретическая, скажем, постановка голоса оперного певца, или историческая, например, история создания оперы Верди “Эрнани” (12+)? 

—  По-разному. У меня, например, была дипломная работа на тему “Цикл Мусоргского “Детская” и исполнения Галины Павловны Вишневской этого цикла”(“Детская” (6+) — цикл песен М. П. Мусоргского для голоса с фортепиано; прозаические тексты, представляющие сцены из повседневной жизни детей и  написанные самим композитором — А.К.). Я, естественно, сейчас мало что помню.

Я исполняла этот цикл и сейчас мечтаю исполнить его. Но всё не могу Павла Александровича уговорить оркестровать цикл, чтобы у нас с оркестром его спеть.

— Вишневская, насколько я помню, исполняла и другой цикл Мусоргского — “Песни и пляски смерти” (18+). 

 — Но это не для моего голоса, хотя вообще-то ближе, чем “Детская”. Я вообще люблю всякое такое — страдания, сумасшествие. Но, к сожалению, для лирического сопрано в этом духе мало что написано. В основном цветочки-василечки. Мне это не очень интересно с актерской точки зрения.

— И я понимаю почему. Я уже разговаривал с Анастасией Кикоть (солистка Приморской сцена Мариинского театра, сопрано — А.К.) и был очень удивлен, когда она сказала, что ей не очень нравится петь Микаэлу (героиня оперы Бизе “Кармен” (12+) — А.К.). Кого ни спроси из сопрано, всем Микаэла не нравится.

— А потому что в этой роли ничего особенного нет. Единственное, что мне у Микаэлы нравится, это ее последняя фраза в дуэте с Хозе: “Если ты сейчас отсюда не уйдешь, то твоя мать будет страдать”. А до этого всё “люблю, люблю, люблю”.

“А что это у вас женщины поют мужские партии?”

— Хорошо, если речь о драматизме в опере зашла, то, наверное, вам должна нравиться партия Адели из “Летучей мыши” (12+)?

— Да, очень. Я чрезвычайно люблю эту партию. Хотя, когда я первый раз взяла ноты, то сказала: “Нет, я это петь не буду”. Потому что там столько драматического текста, а нас к этому никто никогда не готовил. Нас готовили петь.

Сейчас я считаю, что учебную программу для будущего оперного певца надо пересмотреть. И так же, как драматическим актерам, ввести ежедневно уроки по актерскому мастерству и сценической речи. Потому что, как оказалось, это нужно оперным солистам. “Волшебная флейта” (6+, опера-зингшпиль В.-А. Моцарта — А.К.) — это диалоги, оперетта — это диалоги. И на малой сцене у нас часто идут концерты с диалогами.

Слава богу, Мариинский театр может себе позволить себе пригласить для нас суперпедагогов. Вот Адель, например, со мной и другими исполнительницами этой роли готовил Дмитрий Кошмин, педагог по сценречи (Дмитрий Кошмин — известный российский театральный актер и режиссер, мастер художественного чтения, педагог — А.К.). Он нам такие профессиональные секреты раскрывал, о которых, наверное многие актеры мало что знают. У него получалось 150 оттенков этой роли, каждый раз можно было другую Адель делать.

Поет Алина Михайлик. "Летучая мышь". Фото: Илья Коротков, предоставлено Приморской сценой Мариинского театра

— Так ведь и “Летучая мышь” есть разная. В оригинале, который на немецком языке, у Адели есть сестра Ида, а Фальк не директор театра, а нотариус. И сюжетные линии некоторые развиваются не так, как мы привыкли.  А был еще музыкальный фильм (12+), снятый на “Ленфильме” в 1979 году по мотивам либретто Николая Эрдмана и Михаила Вольпина. Тоже несколько иная история. И там, кстати, роль князя Орловского исполнял мужчина, известный актер Юрий Васильев (для многих, Родион (Рудольф) Рачков, отец Александры, из фильма “Москва слезам не верит” (12+) — А.К.). И пел за него, естественно, баритон. А в оригинале это женская партия, для меццо-сопрано. Я обратил внимание, что многие зрители, знавшие “Летучую мышь” только по фильму, удивлялись и даже возмущались, почему в вашем спектакле Орловский — мужчина. 

— Кстати, меня тоже раздражает, когда люди спрашивают, причем с такой претензией: “А почему Орловский — женщина?” А потому что обратитесь к первоисточнику. Вот сняли фильм, и теперь все страдают. Главное, что никого не волнуют такие “мужские” партии, написанные для женщин, как Тибо в “Дон Карлосе” (12+), Ваня в “Иване Сусанине” (12+) и Лель в “Снегурочке” (12+).

По поводу Леля мне тоже недавно мне задали вопрос: “Что это — лесбийская любовь, как так? Женщина с женщиной?” Я говорю: “Ну, здравствуйте, это к Римскому-Корсакову претензии”.

— Когда звучит вопрос: “Почему женщина поет мужскую партию?”, я всегда поправляю: “Не мужскую, а женскую. Партия написана для женщины, значит, она женская. Просто женщина на сцене изображает мужчину”.  

— Потому что голос юноши адекватно может передать только меццо-сопрано.

— Отношение массового зрителя к классической опере, как мне кажется, — тема для отдельного разговора. В интервью с Сергеем Плешивцевым шла речь о постановке оперы “Повесть о настоящем человеке” (12+) Сергея Прокофьева во Владивостоке. Вспомнилось одно известное выступление сатирика Михаила Задорнова, посвященное этой опере. Сатирик, конечно, напридумывал  об этой опере самых невероятных вещей, например, о поющем тенором  медведе. Ничего из того, что он рассказывал, в опере, конечно же, не было. В общем, в выступлении сатирика было много троллинга. Меня другое поразило и даже расстроило. Люди в зале слушают всю эту чушь и так радостно, с такой готовностью хохочут. И я понимаю, что они хохочут с такой готовностью не потому даже, что им смешно, а потому, что сатирик как бы подтверждает их мысль о том, что опера — это вообще несовременно, что это никому не нужно, что все, кто поет оперу, кто любит ее, — какие-то глубоко ущербные люди, круглые дураки, короче. И так обидно стало. Как же так? 

— Вы знаете, я долгое время, наверное, полгода думала о том, что опера и вправду умерла и никому не нужна. И вообще думала: “Для чего мы нужны?” Потом у меня очень сильно заболел ребенок, и я решила, что самая нужная профессия в мире — только врач. У меня было такое стойкое убеждение. Я говорила об этом со всеми своими друзьями и с друзьями-вокалистами. Зачем петь? Ради чего этим заниматься?

Поет Алина Михайлик. "Летучая мышь". Фото: Илья Коротков, предоставлено Приморской сценой Мариинского театра

И тут я зашла в зал совершенно случайно, а там что-то репетировали, кажется, “Турандот” (опера Пуччини “Турандот” (12+) — А.К.). И я была просто на седьмом небе от собственных чувств, я испытала, наверное, настоящий катарсис. И поняла, что вот есть где-то человек, который весь день проводит на работе, а потом делает кучу домашних дел и решает какие-то повседневные проблемы, и вот он приходит в театр на оперу и забывает обо всем обыденном и окунается в абсолютно другой мир. И мне действительно хотелось бы думать, что своим искусством мы лечим душу.

— И не только душу, но еще и организм в буквальном смысле. У меня реально бывали случаи, когда я приходил в театр вечером после работы уставший и с больной головой, а выходил из театра абсолютно здоровым, энергичным человеком. Но, извините, если что-то в спектакле было не так, то, наоборот, становится только хуже. 

— Я тоже, бывает, выхожу из театра и говорю: “Кошмар, что это сегодня было?”  А люди в зале, знакомые какие-нибудь, не связанные с музыкой, говорят: “А что было? Всё хорошо”. Они даже не понимают, что произошло что-то не то. Ну и слава богу, конечно, слава богу.

— Хотя, конечно, петь на сцене, готовиться к этому, постоянно репетировать — это адский труд. 

— Да, многие считают, что у нас происходит так: просто вышел, открыл рот и поешь. Мне как-то одноклассник попался, когда я только в театре начала служить. “Ты где, — спрашивает, —  работаешь?” Я говорю: “В оперном театре”. А он: “Как тебе повезло! За твое хобби тебе еще и деньги платят”. Я говорю: “Ничего себе хобби! Хобби это, когда ты дома нарисовал картинку фломастерами и на тебя никто не смотрит”. А здесь такое нервное напряжение, такой стресс постоянно. Хотя, наверное, не постоянно и не у всех.

“Всё нормально, он живой”

— А есть ли у вас партии, которые не просто с удовольствием поются, а как бы даже идут сами собой?

— Адель. Это вообще любимая партия. Сюзанна в “Свадьбе Фигаро” (12+) с недавних пор, хотя я вышла в этой роли только второй раз. Первый раз это был просто ужас из-за очень коротких сроков на подготовку. Я была на гастролях в Санкт-Петербурге вместе с нашим балетом (в музыкальном оформлении балета Фикрета Амирова “Тысяча и одна ночь” (12+) используется женский хор и сопрано — А.К.) и не успела поучаствовать в постановке “Свадьбы Фигаро”, когда опера шла во Владивостоке с режиссером. И получить партию тоже не успела.

Поет Алина Михайлик. "Летучая мышь". Фото: Илья Коротков, предоставлено Приморской сценой Мариинского театра

И дней за девять, наверное, меня вводили. У меня такого волнения, наверное, давно не было. А во второй раз я выходила уже просто с кайфом. И я уже жду следующего выхода.

— Я был на “Свадьбе Фигаро”, когда вы пели Сюзанну во второй раз. В этой опере лично у меня есть несколько моментов, которые я очень жду. Ну, это, во-первых, ария Керубино и ария Фигаро в первом действии. Во-вторых, ария Розины в начале второго действия. Затем дуэт Графа с Сюзанной и ария Графа — вот эта связка. И, наконец, дуэт Сюзанны и Розины “Песня о ветре”. И если все эти моменты удались, значит, и спектакль в целом удался. Ну, я так считаю. И, по-моему, у вас с Аленой Дияновой, которая пела Розину, “Песня о ветре” просто изумительно получилась.

— Мы с Аленой два раза пели “Песню о ветре”. У нас как-то по-особому голоса сливаются. Я сама пою и чувствую, что именно там, где нужно.

— Вы смотрели фильм “Побег из Шоушенка” (16+)? Там, если помните, есть такой эпизод: главный герой Энди Дюфрейн, которого Тим Роббинс играет, получает посылку с пластинками для библиотеки. Это происходит в кабинете начальника тюрьмы, и Дюфрейн запирает дверь на ключ, ставит пластику и включает микрофон, чтобы все заключенные могли слышать. В дверь ломятся охранники, а пластинка крутится. И на всю зону звучит как раз “Песня о ветре”. И другой главный герой, Ред, которого играет Морган Фримен, говорит за кадром: “Я не знаю, о чем пели эти две итальянки, но я чувствовал полную свободу”. И действительно, почему песня о ветре? Почему ветер? Что должен понять Граф, когда получит письмо вроде бы от Сюзанны, а на самом деле от Розины? Там какие-то психологические глубины у Моцарта. 

— Ну да. Когда Сюзанна пишет письмо, она переспрашивает: “Сосны? Какие сосны?” А Графиня ей: “Сосны. Остальное он поймет”. В Сюзанна переспрашивает: “Дали дремлют?” И Графиня кивает: Дали”. Только она вдвоем с Графом должны понимать, о чем речь. А он не понимает или забыл. 

Поет Алина Михайлик. "Свадьба Фигаро". Фото: Кирилл Дружинин, предоставлено Приморской сценой Мариинского театра

— Еще об одной вашей партии хотелось бы поговорить. О Наташе Ростовой в опере Сергея Прокофьева “Война и мир”  (12+). Что можно сказать об этой партии? Интересна вам Наташа Ростова?

— Во-первых, я прочитала “Войну и мир” два раза без последнего тома, а это уже целый подвиг (смеется). Когда “Война и мир” только началась в нашем театре, я пела горничную, очень маленькую партию. И мне казалось, что Наташа Ростова вообще не для моего голоса. Я как-то мимо себя ее пропустила, а потом мне однажды главный дирижер говорит: “Так, посмотрите Наташу Ростову”.

И вроде бы официальных назначений не было, ничего такого. И я зачем-то посмотрела. И вдруг главный: “Завтра — спевка, послезавтра — спектакль”. Слава богу, что я посмотрела партию Наташи.

Поет Алина Михайлик. "Война и мир". Фото: Илья Коротков, предоставлено Приморской сценой Мариинского театра

Она очень интересна и во внутреннем плане, и в плане места этого персонажа в опере. И получается разная, поскольку каждая исполнительница понимает ее по-своему.

Мне очень нравится шестая картина, где Ахросимова (одна из героинь оперы — А.К.) пришла отчитывать Наташу за то, что та пыталась убежать с Анатолем Курагиным. Я рыдала по-настоящему!

— Это действительно было сильно. 

— Иначе я не могла сыграть это. Внутри как будто всё оборвалось. А потом еще та сцена, где Болконский умирал, в конце спектакля. Я на поклоны еле вышла, и меня обнял Леша Костюк, наш солист, и говорит: “Да все нормально, посмотри, вот он живой”. А я не могу успокоиться.

Наташа Ростова меня как-то внутренне изменила, что ли… И я выросла с ней очень сильно. До этого у меня все-таки были какие-то цветочки-василечки, а тут она, Наташа, то такая, то сякая. Надо было все время показывать этот контраст. То у нее первый бал, то у нее безумная любовь к Курагину, то Пьер Безухов, и вообще непонятно, что она к нему чувствует. У нас же в опере не показано, что было у них дальше, что Наташа потом ему детей родила. Но всё равно хочется как-то показать это, как-то опосредованно, с намеком на то, что будет дальше.

Пария Наташи дала мне огромный рост в творческом плане. Вокально она не высокая, но и не низкая. Мне нужно было добиться очень плотной середины, с дирижером мы этого добивались. Так что я на этой партии, как мне кажется, выросла.

Главная мечта любого сопрано 

 — Но у вас же был опыт участия в операх Прокофьева.

 — Да, это была “Повесть о настоящем человеке” (12+). Но там у меня была небольшая роль, и она высокая, веселая такая. Ну как обычно у сопрано.

— И “Повесть”, и “Война и мир”, они ведь на прозу написаны. Скажите, петь прозу тяжело? Вот я не знаю итальянского, не могу судить, но в итальянских операх арии в рифму написаны? 

— На языке оригинала всегда петь проще. Если это русская опера, то лучше петь на русском. Если это немецкая, то на немецком. У нас идут две оперы Моцарта на русском языке — “Волшебная флейта” и “Свадьба Фигаро”. Там сложно петь на русском. А Прокофьева у нас еще “Любовь к трем апельсинам” (6+) в репертуаре, я тоже там пела.

Поет Алина Михайлик. "Волшебная флейта". Фото: Наталья Макогонова, предоставлено Приморской сценой Мариинского театра

У Прокофьева есть одна главная сложность для вокалистов. Когда ты учишь в кабинете по клавиру, который написан для фортепиано, ты все понимаешь, ты попадаешь в ноты. А когда ты выходишь петь с оркестром, начинается абсолютно другая музыка. Ты не слышишь ничего из того, что было написано в клавире.

Причем это не только мое мнение. Я спрашивала у коллег, они говорят то же самое. И ты выходишь на оркестровую репетицию и вообще не понимаешь, эту ли музыку учил или не эту. В этом и сложность, надо привыкать заново.

У Прокофьева такая своеобразная мелодия не во всех операх. “Война и мир”, например, — одна из мелодически приятных опер, “Повесть о настоящем человеке”, наверное, тоже. А вот  “Апельсины”, они очень такие… скачкообразные. И это трудно интонационно уловить ухом и сложно учить.

— Тут бы я заметил, может быть, просто порассуждал о том, что либретто к “Апельсинам” были написаны на двух языках — русском и французском. Причем мировая премьера исполнялась именно на французском языке. И, возможно, Прокофьев такую музыку писал, чтобы она подходила и для французского, и для русского. Во французском языке многие слова сводятся к одному слогу, и когда говорят по-французски, мне это напоминают поединок на шпагах. Этакие взаимные тычки и уколы. В самом языке некая синкопированность заложена. А в русском языке, конечно, не так. Русский язык плавный, распевный. 

— Может быть. “Апельсины” есть еще на немецком, я не знаю, исполняется опера на немецком или нет. У Прокофьева есть, например, еще опера “Игрок”. Я просто не знаю, как учат ее люди. Для меня это реально поединок на шпагах. Там такие скачки, такая немелодичная музыка… 

— Атональная даже?

—  Да, вот какая-то атональная.

— А как вы относитесь к джазу? Я у разных людей это спрашиваю, мне интересно мнение оперных певцов. Потому что, на самом деле, на многих композиторов, таких, как Прокофьев, Стравинский, Шостакович, джаз оказал влияние. Отрицать это невозможно. 

— Не могу сказать, что в своей жизни я много джаза слушала. Но послушать могу. Хотя особо никогда в джаз не углублялась.

Поет Алина Михайлик. Концерт. Фото: Геннадий Шишкин, предоставлено Приморской сценой Мариинского театра

— Есть такая точка зрения, что нельзя особо разбрасываться, отвлекаться на что-то другое, кроме классики, если ты занимаешься оперой. Но мне кажется, что иногда полезно, что называется, сыграть на чужом поле.

— Я очень люблю рассказывать, что у меня дома нет оперы, и между друзьями вокалистами нет разговоров об опере. Но я сегодня сижу дома и думаю, что расскажу вам об этом, а сама в это время смотрю по телевизору… оперу. У нас сейчас идет постановка детской оперы “Репка” (12+), и я смотрю сначала “Репку”, потом я слушаю “Хованщину”, а сюда к вам ехала и пела “Травиату” (12+) в машине.

— Интересно, я тоже каждый день на работе слушаю музыку. Мне это помогает сосредоточиться, когда я пишу какой-то текст. Несколько дней слушал “Мазепу” (12+), а сегодня, перед тем как ехать на интервью слушал как раз “Травиату” (12+). Кстати, если вы пели “Травиату”, у вас планы какие-то есть?

— 16 апреля я дебютирую наконец-то в партии Виолетты Валери (главная героиня оперы Верди “Травиата” — А.К.). Я долго к этому шла. Сколько опера идет на нашей сцене, столько я к этому шла. Но постоянно откладывала парию в самый дальний ящик, потому что очень хотелось, чтобы зритель услышал то, что, как мне кажется, должен услышать. Надеюсь, что я уже готова.

Вообще, это главная мечта любого сопрано. Самая главная партия у высоких сопрано, и не только у высоких. Мне всегда казалось, что я не готова. И когда Павел Александрович задал мне вопрос: “Ну, так что?”, — я поняла, что у меня больше нет никаких отговорок. И я сказала: “Да, я готова”. Так что посмотрим.

Как говорил известный ученый Ломоносов 

— В конце концов расти должен человек, как было уже  сказано. Кстати, вы говорили, что на прослушивании пели Марфу из “Царской невесты”. Но вы же ее и исполнили в конце концов.

 — Да. У меня вообще такая интересная ситуация. Недавно вспомнила, что, когда в филармонии шла “Свадьба Фигаро”, меня не взяли на партию Барбарины. Про Сюзанну вообще речи никакой не было. Точно нет. А на Барбарину у нас был такой маленький кастинг. Меня не взяли.

Потом уже у нас в театре была “Царская невеста”, меня опять не взяли на Марфу. Потом что-то должно было быть с “Кармен”. Но и здесь не случилось. А теперь у меня исполнилось всё, что не исполнилось когда-то.

— Ну вот видите. Как говорил известный ученый Ломоносов, сколько чего у одного тела отнимется, столько присовокупится к другому.

— Главное, отпустить ситуацию, а не концентрироваться на том, что тебе чего-то не дали.

Это, вообще, такое качество вокалистов, что если вдруг что-то не реализовано, то  люди могут уходить в такие дебри. Но как мне сказала здесь одна солистка, когда я только начинала: “Места под солнцем хватит всем”. И это абсолютная правда. Не дали сейчас, будет потом, не спел сейчас, споешь потом, твое от тебя не уйдет.

Поет Алина Михайлик. "Турандот". Фото: Илья Коротков, предоставлено Приморской сценой Мариинского театра

— Хорошо сказано. Давайте продолжим разговор про ваши роли. В “Турандот” (12+) вы исполняли парию Лиу. А саму Турандот спеть не хотите?

— Нет.

— Не ваше?

— Во-первых, она и по характеру, не могу сказать, что мне интересна, а по голосу уж тем более. Люди в 40-45-50 лет только берутся за эту партию, и то с большой опаской, потому что можно один раз спеть Турандот и закончить свою карьеру. Очень “кровавая” партия. Я бы мечтала спеть Леди Макбет (героиня оперы Верди “Макбет” (16+) — А.К.).

— Ну почему бы и нет? Почему не сбудется?

— Ну, если только на закате карьеры, может быть. Не знаю.

— У вас в “Макбете” есть партия придворной дамы, да?

 — Да, и я ее, кстати, тоже очень люблю.

— Мне тоже нравится эта партия. Особенно тот момент, когда после убийства короля Дункана звучит большой ансамбль: поют все солисты, поет хор — все поют. И вдруг над всеми поднимается голос придворной дамы, и мне это кажется ключевым моментом всей этой сцены, этого всеобщего плача по погибшему Дункану. 

— Эта нота написана у Леди Макбет и у дамы. Но, во-первых, даму должна исполнять меццо-сопрано по клавиру, по задумке композитора. Естественно, меццо-сопрано — и до третьей октавы, это как бы зачем? Зачем кого-то мучить? Поэтому эту партию, в основном, поют сопрано. И получается, две сопрано — леди и дама — поют одну ноту. Это все прекрасно слышно, но леди Макбет там всегда берегутся. Ведь впереди еще столько надо петь.

Поет Алина Михайлик. Вечер оперетты. Фото: Илья Коротков, предоставлено Приморской сценой Мариинского театра

Поэтому на тебе лежит огромная ответственность перекричать оркестр, хор и всех солистов своей “до”. Поэтому я обожаю эту партию. Кто-то не любит, потому что это маленькая партия — зачем она вообще нужна? Никакой ключевой роли не играет. Но мне нравится.

— Драматически, может быть, и не играет роли. А вот в вокальном смысле играет. И наоборот случается. Вокально вроде не играет, а вот с драматической точки зрения партия необходима. Вообще вам “моржа” часто приходилось исполнять?

— Да, очень часто. У нас вообще такой театр, в котором сегодня можно петь леди Макбет, а завтра Папагену (героиня оперы Моцарта “Волшебная флейта” (12+) — А.К.). Это как раз пример Алены Дияновой (солистка Приморской сцены Мариинского театра, сопрано — А.К.). И я всегда на нее смотрела в таких ситуациях и думала, почему ты не встанешь и не топнешь ногой. Ну, ты же леди Макбет, а не что-то там. Но нет.

Зато это очень воспитывает в тебе нормального человека, а не “Я здесь звезда, так что знаете, я этого петь не буду”. У нас абсолютно каждый исполняет какого-нибудь “моржа”, некоторые бесятся, некоторые привыкли, я же как-то не вижу в этом никакой трагедии.

— Я могу привести свой пример. Евгений Плеханов, солист вашего театра, бас, исполняет партию Бориса Годунова. И он же выходит в “Сказке о царе Салтане” (6+) в роли Скомороха. И  у него там и петь-то практически нечего, но он так играет эту роль за счет мимики и жестов, что “Сказка о царе Салтане” с Плехановым — это одно, а без Плеханова — совсем другое.  

— Женя любит не только петь, но и играть тоже. Он обожает такие партии.  

Снегурочка, Недда и Ильдар Абдразаков 

— Хочется поговорить еще о вашей Снегурочке. Эта опера Римского-Корсакова появилась в репертуаре вашего театра совсем недавно, поэтому острота впечатлений еще не пропала. 

— От Снегурочки, скажу честно, я пыталась откреститься, потому что мне казалось, что это не для моего голоса: в театре я пою какой-то средний репертуар — чуть-чуть низкий, чуть-чуть высокий, но не самый высокий и не самый низкий. И любой низкий мне кажется очень низким, любой высокий — очень высоким.

От Снегурочки мне, наверное, месяц пришлось пооткрещиваться. Потом я заболела, и все-таки вышла на эту роль. Самой главной задачей для меня было показать ее превращение из холодной девочки в девушку, которая уже любит.

Поет Алина Михайлик. "Снегурочка". Фото: Кирилл Дружинин, предоставлено Приморской сценой Мариинского театра

Я даже потом спрашивала у знакомых, которые были в зале, понятна ли им была разница. Ну, вроде сказали, что да, поэтому я горда собой. И всё равно еще надо много раз выйти на сцену, чтобы прочувствовать эту роль до конца.

— А Недда в “Паяцах” (12+)? Вам нравится эта партия?

— Одна из самых любимых, потому что у нас она представлена немножко не так, как в классическом варианте. У режиссера такая была задумка, что Недда, в принципе, кроме сцены, никого особо и не любит. Она с каждым играет в любовь. И, в общем, она доигралась, она сама виновата.

Она играет со всеми. Взять ту же историю с Тонио. По классическому варианту Недда сразу от него открещивается, он ей сразу неприятен. А у нас она все-таки с ним заигрывает…

— В классическом варианте Тонио — горбун и уродец. А все ваши Тонио выглядят нормально, никакого особого грима, никаких накладных горбов.

— Здесь уродство не внешнее, а в уродстве души.

Поет Алина Михайлик. "Паяцы". Фото: Наталья Макогонова, предоставлено Приморской сценой Мариинского театра

—  Я понимаю. Но у вас сюжет как построен? У вас вообще-то фильм снимают, а Тонио, он же Пролог, режиссер этого фильма. Он то входит в кадр, то выходит из него. Мне в какой-то момент в начале оперы вдруг вспомнилась музыка Чаплина из “Огней большого города” (12+). А еще я уловил какую-то связь с фильмом Феллини “Дорога” (12+), где в главных ролях снимались Энтони Куинн и Джульетта Мазина. Там похожий сюжет: бродячий циркач-силач  Дзампано покупает девушку-подростка Джельсомину у ее матери и делает ее своей ассистенткой. Они бродяжничают вместе, выступают у дороги, потом поступают на работу в странствующий цирк. Там в Джельсомину влюбляется канатоходец Матто и предлагает ей бежать вместе. В результате Дзампано убивает Матто, правда,  Джельсомина остается в живых. Думаю, снимая этот фильм, Феллини имел в виду и “Паяцев”. Это совершенно замечательная опера. Она короткая, но в ее коротком пространстве уместилось все, что должно быть в опере: и хор, и дуэты, и запоминающиеся арии.

— Режиссер Марат Гацалов большое внимание уделял внутреннему миру героев и актерской игре. Мы много работали над внутренним состоянием героев.

— У вас Канио поет свою знаменитую арию “Recitar/Vesti la giubba” (“Пора выступать! Пора надеть костюм!”), более известную у нас как “Смейся, паяц!”, и при этом тащит какую-то телегу. 

— Между прочим, тяжеленную. А вот ему было все равно. Зато он показывал, что тележка — это весь его внутренний мир, это всё, что есть у него. И вот он эту тяжкую ношу тащит. Я уж не знаю, понимают это зрители или нет.

Поет Алина Михайлик. "Паяцы". Фото: Кирилл Дружинин, предоставлено Приморской сценой Мариинского театра

— Ну, может быть и не понимают, иногда зрителям надо и объяснить что к чему. Для этого и нужны критики. Потому что когда ты понимаешь подобные вещи с помощью критика, твое восприятие произведения становится глубже. Но давайте дальше катить телегу нашего интервью. Каюсь, я присутствовал на мастер-классе Ильдара Абдразакова в Приморской краевой филармонии, но так сложились обстоятельства, что должен был уйти раньше и до вашего выступления не досидел. Но, судя по тем фотографиям, которые потом были опубликованы, всё прошло хорошо. Расскажите, пожалуйста, об этом мастер-классе. Что вы исполняли? Что сказал мастер?

— Я вообще с Ильдаром была знакома еще с “Дона Карлоса” (опера Верди “Дон Карлос” (12+) — А.К.). Я пела в этом спектакле с ним и другими величинами. На мастер-классе он узнал меня.

Вообще я очень переживала. У меня как раз готовилась премьерная Сюзанна, и мне вообще было не до мастер-класса. Но я понимала, что заняла чье-то место, ведь был отбор, и поэтому не могла не прийти.

Ильдар так проводил мастер-класс, что, находясь за кулисами, я уже настроилась на приятный лад. И вот выхожу и слышу: “Ой, здравствуйте! Как у вас дела? Как у вас “Дон Карлос”?”

Алина Михайлик и Эльдар Абдразаков. Мастер-класс во Владивостоке. Фото: Татьяна Ходова © Фонд И. Абдразакова

В общем, всё прошло хорошо. Я не могу сказать, что для меня что-то новое открылось, потому что мастер-класс — это все-таки не вокальный урок, когда ты из раза в раз для себя новое что-то открываешь. Мастер-класс — это напоминание о чем-то хорошо забытом старом. Очень разные такие вокальные фишки, где как удобнее спеть, что будет выигрышнее звучать.

На самом деле Абдразаков работал с каждым по-разному. Там были и студенты, а у них другой уровень. Им он рассказывал что-то для будущего. Мне он сказал, что я не может сильно что-то критиковать, как-то влезать в вокал. Может показать только какие-то вокальные фишечки. Мне, к сожалению, еще не представился случай применить то, что он подсказал.

Пела я на мастер-классе заключительную арию Марфы (героиня оперы Римского-Корсакова “Царская невеста” (12+) — А.К.) и Микаэлу (героиня оперы Бизе “Кармен” (12+) — А.К.). И он был очень удивлен, когда я рассказала, какой у меня репертуар. Потому что, ну, не поют обычно и Сюзанну, и Недду, и Микаэлу одни и те же голоса. И он рассказал, как пользоваться голосом в нашей акустике (он же не раз пел в нашем театре).

Поет Алина Михайлик. "Кармен". Фото: Илья Коротков, предоставлено Приморской сценой Мариинского театра

У нас, в принципе, очень благоприятный зал для пения. И нам не нужно, чтобы сделать форте, сильно напрягаться, или сильно убираться, чтобы сделать пиано. Ильдар подсказал, как делать эту градацию между динамикой. И спасибо, что похвалил. Мне было очень приятно.

— Напоследок у меня заготовлен такой вопрос, я бы сказал, философский. Что значит быть оперной певицей?

— Вообще оперный певец, неважно какого пола, — это ежедневный тяжкий труд. Потому что если ты хотя бы два дня пропустишь и не будешь заниматься и не будешь следить за своим голосом, то, к сожалению, потерять можно много. Даже за два дня. А за два месяца можно просто всё потерять.

Поэтому надо каждый день заниматься с концертмейстером, сидеть с нотами. И у нас отпуска как такового не получается, потому что молчать вообще неполезно. То есть я сегодня помолчу, и мне будет хорошо, но потом всё будет плохо. Голос вообще нужно всегда настраивать, как музыкальный инструмент.

Поэтому профессия тяжелая, но очень интересная. Как у драматических актеров, есть возможность проживать много жизней помимо своей собственной. И это, мне кажется, вообще очень как-то круто.

Алина Михайлик. Фото: Аверьянов Илья, ИА PrimaMedia

— Но оперные певцы — обычные люди. Они тоже болеют, простужаются. Для голоса это, наварное, очень опасно. 

— Надо знать, где поберечься. Например, не растрачиваться на репетициях, хотя ты можешь выдавать свои возможности на сто процентов. На репетициях голос лучше поберечь. Максимальная отдача должна быть всё— таки на спектаклях.

Но с другой стороны, как мне говорила мой педагог Валентина Николаевна Рубан, если ты правильно поешь, то ты можешь петь хоть сто пятьдесят часов, и все будет нормально. И потом я занималась с Ольгой Дмитриевной Кондиной (российская оперная певица, сопрано, Народная артистка России, лауреат международных конкурсов — А.К.) в Санкт-Петербурге при Мариинском театре, куда меня отправляли на стажировку. И она мне тоже говорила, что если правильно петь, без каких-то зажимов или ошибок, то петь можно долго — и в день, и вообще по жизни.

— А вы согласны с Паваротти, который говорил, что для того, чтобы хорошо петь, надо хорошо играть, надо быть в образе. Вот если ты в образе, то и петь легче.

— Иногда это даже может скрыть какие-то мелкие шероховатости вокала. Если ты хорошо играешь, если ты в образе, то да, на тебя настолько интересно смотреть, что пение и игра превращаются в одно целое, и это помогает, это правда.

Справка

Алина Михайлик. Сопрано

Родилась во Владивостоке. 

В 2015 году окончила Дальневосточную государственную академию искусств по специальности “Вокальное искусство” (класс доцента В.Н. Рубан). 

Принимала участие в Международном фестивале китайских фонарей (Цзиси, 2013), V Международном музыкальном фестивале Ильдара Абдразакова (2022).

С августа 2015 года — солистка Приморского театра оперы и балета. С 2016 года работает в составе оперной труппы Приморской сцены Мариинского театра.

Лауреат VII и IX Международного конкурса молодых музыкантов-исполнителей “Музыкальный Владивосток” (1-я премия, 2012, 2016)

Дипломант Международного конкурса Competizione dell’ Opera (Сочи, 2019)